Конгресс США одобрил публикацию документов, связанных с делом Джеффри Эпштейна. Произошло это в момент, когда американская политическая реальность переживает не просто кризис доверия к Дональду Трампу, рейтинг которого достиг исторического минимума, или очередной всплеск интереса к делу Джеффри Эпштейна. Она сталкивается с результатами долгого процесса размывания демократических механизмов и усиления исполнительной власти. Чтобы понять масштаб изменений, важно объяснить некоторые элементы, которые для постсоветского читателя почти неизвестны, но в США имеют огромное политическое значение.
Иск Кэти Джонсон
История, известная как «иск Кэти Джонсон», — именно такой элемент. Это не часть жёлтой прессы, а симптом болезни, поражающей американскую элиту уже не первое десятилетие. Под именем «Кэти Джонсон» в 2016 году в федеральный суд был подан гражданский иск: женщина утверждала, что в 1994 году, когда ей было 13, она подверглась сексуальному насилию со стороны Джеффри Эпштейна и Дональда Трампа в одной из резиденций Эпштейна. Позже иск был отозван, а сама заявительница сказала, что получает угрозы.
С точки зрения американской судебной системы дело не было доведено до суда. Но для политического процесса важен не юридический исход, а сам факт существования такой жалобы, её связь с Эпштейном и то, что она касается действующего президента. В США подобная история никогда не уходит полностью: она становится элементом публичной памяти, инструментом политической борьбы и потенциальной базой для расследования в Конгрессе. А любое расследование при определённых обстоятельствах превращается в механизм для импичмента. Тем более, что отозвавшая иск под угрозами Джонсон может вернуться и дать показания уже в комиссиях Конгресса и Сената.
Транзит власти Никсон-Форд, как пример итогов импичмента
Если представить ситуацию, в которой импичмент становится вероятностью, логика американской политики делает следующий шаг автоматически: власть переходит к вице-президенту. Именно так в 1974 году случилось с Никсоном и Фордом. И именно приход Форда стал моментом, когда власть в США постепенно перешла из рук харизматических политиков к миру консалтинговых корпораций, частных аналитических центров и аппарата, который действует скорее как менеджерская структура, чем как политический институт. Американское государство было корпоратизировано — тихо, без переворотов, без драматических жестов, но необратимо.
Ястребы. Дж. Д. Венс, как кандидат на роль нового Джеральда Форда
В нашем контексте аналогичную роль мог бы сыграть Дж. Д. Венс — фигура, которая сама по себе не является диктаторской, но чьё мировоззрение и политическое окружение способны резко сдвинуть баланс сил. Для отечественного читателя словосочетание «ветеран Ирака» — нейтрально, почти бытово. Но в США это сильный маркер идеологического происхождения. Люди, прошедшие Иракскую кампанию, формировались в среде тотальной милитаризации, в атмосфере войны цивилизаций, которую администрация Буша подавала как почти религиозный крестовый поход. Многие служили в Гуантанамо, в контртеррористических структурах, в морской пехоте — институтах, где логика «грубая сила + подозрение» стала управленческим рефлексом.
Сегодня силовой блок республиканской администрации состоит именно из таких фигур: министр обороны Пит Хегсетт, прошедший Ирак; директор ATF (Агентство по контролю над оборотом алкоголя, табака, оружия и взрывчатки) Дэниел Дрисколл — ведомства, известного своей силовой историей (в частности, объявленная администрацией Рэйгана War on drugs, унесшая не меньше жизней, чем сами наркотики); глава армейского департамента; и госсекретарь Марко Рубио — политик с ярко выраженной религиозно-националистической идеологией. Их объединяет не просто опыт войны, а представление о том, что мир — это поле бесконечного столкновения, где компромисс — слабость, а порядок возможен только через силу.
Является ли этот поворот приходом военной диктатуры?
Такой состав правительства не создаёт хунту, но формирует своеобразный «силовой технократический стиль», напоминающий модели, хорошо знакомые нашему читателю: от израильского управления эпохи Нетаньяху до российской вертикали безопасности. Американская система по-прежнему сохраняет выборы, разделение властей, свободу прессы. Но под поверхностью происходит постепенная концентрация решений в руках узкой группы людей с милитаристским мировоззрением. Это не переворот — это дрейф.
Этот дрейф усиливается внешними факторами. Обострение войны на Ближнем Востоке и участие США в ней; стратегические поражения Украины, где Вашингтон вложил огромный политический капитал; рост левого крыла Демпартии, особенно заметный в Нью-Йорке; раскол общества по расовым и культурным линиям. Всё это создаёт среду, в которой силовой подход становится политически выгодным.
А параллельно развивается ещё один фронт — контроль над искусственным интеллектом. Тут важно понимать: американский разговор о регулировании ИИ — это не философия и не футурология. Это разговор об управлении информацией, о доступе к данным и о возможности превратить цифровые технологии в инструмент национальной безопасности. Исторический параллельный пример — советский проект ОГАС: в нём предполагалось, что армия будет контролировать единую государственную информационную систему как «наименее коррумпированный институт».
В США аналогичную роль легко могут получить Пентагон, спецслужбы и структуры внутренней безопасности. Если политический центр сместится к Венсу и силовому крылу, регулирование ИИ рискует стать частью нового «Патриотического акта»: инструмента, который формально защищает страну, но фактически расширяет полномочия государства и частных корпораций.
Проблема не в Трампе лично, но в общей эрозии современной демократии
Именно поэтому главная опасность для американской демократии — не в конкретных фигурах, не в Трампе, не в Венсе, а в структуре власти, которая всё больше поощряет управляемый кризис и всё меньше — политическое участие общества. Это путь, который начинается с импичмента и заканчивается не диктатурой, а системой, где институты существуют, но не работают; где выборы проходят, но политику определяют силовые технократы, корпорации и аппарат национальной безопасности; где война и цифровой контроль становятся универсальными оправданиями для концентрации власти.
Такой поворот, увы, не выглядит фантастикой. Он есть логичное продолжение тех процессов, которые шли в США с 1970-х годов — просто сегодня они сходятся в одной точке.
